См. ранее на Когита.ру:

Ю. Линник. Русский Север – русский космос (1). Водлозерье в моей картине мира

         …1. Карельские скалы с петроглифами – как своего рода экраны: на них проецировалась работа раннего человеческого сознания. Мы видим его в эволюции.

Беломорские Бесовы Следки: модель мира тут имеет плоскостное решение – сознание привязано к сугубо эмпирическому измерению.

Но почему на этих лодках так много людей? Технологически подобное судостроение было невозможно в неолите. Выдвинута гипотеза: это души умерших переплывают в иномир – предшественник Харона не может посетовать на перегрузку. Ибо души невесомы.

Если догадка верна, то становится ясным: плоскость прорывается – за чувственным человек начинает прозревать сверхчувственное.

На онежском Бесовом Носу этот прорыв получает очевидное выражение.

Здесь утвердилась и процвела трёхуровневая модель Вселенной. Великое обретение! Человек начал трансцендировать в двух направлениях – по оси Мирового Древа, чей образ мы находим среди петроглифов, шаман имел возможность как опускаться в нижний мир, заручаясь поддержкой у пращуров, так и подниматься в верхний мир – для совета с небесными силами.

Владислав Иосифович Равдоникас (1894-1976), великий исследователь наскальных изображений, убеждённо утверждал: беломорские петроглифы старше онежских. Имеется и диаметрально противоположное мнение. Если принять хронологическую очерёдность, предложенную В.И. Равдоникасом, то мы получаем повод подумать вот о какой параллели: переход от Бесовых Следков к Бесову Носу – без прямолинейности – в чём-то аналогичен переходу от наивного материализма к идеалистической парадигме.

Человек остро ощутил неполноту данного ему в опыте мира. Он смело раздвинул его границы, воссоздав области, недоступные для прямого лицезрения, однако несомненные для интуиции.

Фантазия работала на полную мощь.

Грёзы проецировались вовне, подчас получая в глазах наших пращуров не меньшую достоверность, чем вещные объекты. Имела место замечательная диффузия подлинного и мнящегося, реального и визионерского. Именно этот хотя и двоящийся, но вместе с тем поразительно цельный мир отразился в онежских петроглифах. Объективное и субъективное сложно наслаивались в нём друг на друга – их интерференция  определяла собой структуру мифа, формировала его поэтику.

Синхроническое (человек жил исключительно в настоящем) сменилось диахроническим (возник интерес к прошлому и будущему).

Смутно забрезжила идея причинности.

От чего пошёл мир?

Как возник человек?

Проблемы происхождения, генезиса – как космического, так и человеческого  – масштабно вышли на первый план. Мысль беспокойно искала ответ на максималистски поставленные вопросы о корнях сущего. Отрыв от локального, частичного, – и жажда универсального, цельного: вот что характерно для картины мира, запечатлевшейся на онежских скалах.

Петроглифы порой – истинные философемы.

Ещё далеко до Фалеса и Гераклита. Но вопрошание философского типа – с его стремлением к предельной обобщённости, к синтезу знания  – уже угадывается в характере наскальных изображений, потенциально содержится в них.

2. Вот одна из самых непростых для уразумения композиций Бесова Носа: мы видим в слитном ряду трёх существ – человека, бобра, лося (1). Перед нами своего рода живая цепь. Удивительная трёхзвенная последовательность! Крайне важно подчеркнуть, что связь внутри неё – непрерывная, континуальная. Объекты не просто чередуются – как моменты общего действа. Или как персонажи одной сюжетной линии – когда хочется понять её внутреннюю коллизию. Впрочем, известны именно такие подходы к истолкованию композиции – приняв их во внимание, мы будем развивать свою интерпретацию.

Создаётся ощущение, что нам явлена некая целостность – не столько трёхфазность, сколько трёхипостасность. Будто существа готовы  перейти друг в друга, игнорируя и физиологические, и биологические барьеры.

Метаморфоз, трансформация! Именно эти понятия сами собой приходят на ум при взгляде на удивительную группу петроглифов.

Не заявлена ли на скалах Бесова Носа бездонная тема оборотничества?

Всё во всём!

Эта формула Анаксагора предвосхищается архаическим сознанием.

Композиция указывает на скоррелированность явлений – акцентирует, экспрессивно подчёркивает их взаимообусловленность.

Манифестация связи: вот содержание композиции – её глубинная семантика.

Нам важно понять характер  связи, зафиксированной художником.

Это связь нарративная – за нею стоит какая-то фабула?

Или неолит уже выходит на идею экологической связи? И на скалах обобщённо изображён биоценоз?

Наконец, тут можно усмотреть сугубо функциональную связь – предположим, что композиция отсылает нас к магическому ритуалу, где участникам чётко прописаны роли-функции, актуализируемые в действе и теряющие смысл при выходе их него.

Все эти приближения вполне правомерны.

К числу подобных вероятий мы хотим добавить ещё и такое: художник хочет сказать нам о том, что сегодня называется генетической связью – пытаясь выявить родство человека и животных, соединяет их в один каузальный ряд.

Именно стихийное предощущение этого типа связи лежит в основе тотемизма.

Удивительное явление!

Позволим себе дерзкое утверждение, соединяющее архаику и новь: тотемизм потенциально содержит в себе эволюционизм – является его первым фантастическим наброском.

Память тотемизма хранят наши фамилии.

Волков и Медведев, Орлов и Синицын, Ужов и Ящерицын, Жабов и Лягушкин, Щукин и Карпов, Жуков и Бабочкин, Бодягин и Червяков – это фауна; Ёлкин, Соснин, Кедров, Клёнов, Берёзов, Гречихин, Крапивин и т.п. –  это флора. Сколь широк таксономический охват! Биоразнообразие очень полно отразилось в наших прозваниях. Конечно, не каждый вид отсылает здесь к соответствующему тотему, однако русская антропонимика даёт массу примеров своей зависимости именно от тотемизма.

Ч. Дарвин учит о превращаемости видов. Если взять эту идею отвлечённо и обобщённо, то тотемизм по сути предвосхищает её, развивая на своём весьма специфическом материале.

Превращение: это понятие инвариантно для мифологии и биологии.

Тут заданы резко различные контексты?

Всё равно!

В обоих случаях мы имеем дело с одним принципом – наблюдаем действие одного универсального алгоритма. Реальные трансформации организмов – и чудесные метаморфозы в пространстве мифов: наличие сущностных изоморфизмов между ними несомненно.

Звери были нашими родоначальниками.

Человек происходит от животных.

Предков надо чтить.

Разве тотемизм не эвристичен в этих своих убеждениях?  Внутри его системы отсчёта – позволим себе сейчас термин, немыслимый для неолита – человек есть энтелехия природы. Именно эта мысль имплицитно содержится в мировоззрении индейцев купа, близких по уровню развития  к создателям петроглифов – её зафиксировал Э. Норденшельд: «здесь никогда не говорят, что животное превратилось в человека, ибо животное есть уже человек в своём животном облике» (2).

Вспомним Сергея Есенина:

         И зверьё, как братьев наших меньших,

         Никогда не бил по голове.

Ощущение кровного родства с природой – всеобщего братства и сестринства с нею – утрачено современной цивилизаций. Мы убеждены: нравственные ценности тотемизма сегодня актуальны – его кодекс отношений с природой надо востребовать и переосмыслить.

          3. Важнейшая особенность крестьянской цивилизации Водлозерья – её островная структура, обеспечивавшая дополнительную защиту от размывающих и нивелирующих влияний, надвигавшихся извне. Водлозерье как бы ушло в себя – явило своеобычную интровертивность. Дольше других регионов оно сдерживало опустошающий напор амнезии. Начиная с П.В. Рыбникова, фольклористы долго и щедро черпали из его ясной памяти – ещё в тридцатые годы ХХ века здесь на полную мощь звучали былины; в семидесятые годы обильно записывались сказки.

Деревня Пелгостров находится посреди Водлозера. Писцовая книга 1563 г. свидетельствует: деревня была трёхдворовой – входила в состав Обонежской пятины Великого Новгорода. Вот её тогдашние владельцы: боярин Худяков –  боярыня Григорьева – боярыня Есипова. Женщины на Русском Севере не уступали мужчинам в правах и амбициях.

В 1905 г. в деревне проживало 98 человек. Численность эта – с малыми колебаниями – удерживалась до 1933 г. Вот как демографическая кривая прорисовывается дальше:

1959 г. – 79 человек

1970 г. – 38 человек

1979 г. – 16 человек

Начало 1980-х – ни души.

Убывающая прогрессия похожа на обвал.

В 1973 г. пустеющий Пелгостров посетила научная экспедиция. Уроженка этих мест Мария Ивановна Пименова являлась ровесницей века. В одной из сказок, услышанных от неё, высветился глубинный архаический пласт – идея тотемической всесвязанности и всеродственности предстала в характерной для неё универсальности: человек готов родниться и кумиться с любым существом.

Царские дочери выходят замуж: одна – за медведя, другая – за ястреба, третья – за орла.

Какова амплитуда выбора!

О брачных узах такого рода сказка говорит с игровой условностью.

Но условному предшествовало безусловное: твёрдое убеждение человека в том, что всё живое – родня.

Деревня Великостров поражала своим  невероятно богатым сказочным репертуаром. Именно здесь в свои ранние годы Евдокия Макаровна Левина  запомнила поразившую её сказку о коровьем сыне. В 1973-1974 гг. она дважды – уже на пороге своего восьмидесятилетия – воспроизвела её.

Этот мотив имеет значимость архетипа.

Он  восходит к хеттским прообразам.

Петроглифы – и сказки: было бы наивным искать между ними прямую генетическую связь.

Однако инварианты очевидны.

Онежские скалы – и водлозерские острова: независимо друг от друга – в разные времена и в разном окружении – они отвечали на единые вибрации духа.

Это всегда было похоже на озарение. Пусть бессознательное, неотрефлексированное. Но в его свете исчезали разделения, провоцирующие раздор – и нутром ощущалось: всё живое вышло из общего лона – и люди, и звери, и растения вынашивались одной матерью.

Какова природа этого переживания? Именно оно исподволь – на предельных глубинах прапамяти – предопределяло  экзистенцию наших пращуров. Чем являлась природа для них? Как бы утробой с её уютом – несмотря на все напряжения, связанные с борьбой за существование. Это был  преднатальный период в становлении ноосферы. Мы идеализируем его? Так или иначе, но неизбежные роды стали травмой – и ныне мы осознанно стремимся к её снятию.

4. Вернёмся на Бесов Нос.

Почему между человеком и лосем посредствует бобр? Как если бы нам предлагалась весьма сложная генеалогия! У нас не один предок – их несколько. Невольно накладываешь на композицию схему филогенетического дерева. Не первая ли его намётка означилась на онежских скалах?

Бобры занимают весьма значимое и необычное место в сознании северных народов. Это как бы параллельная цивилизация! Аналогий не счесть. Но имеется и существенное различие: приуроченность к разным ярусам мироздания.

Читаем у М.Ф. Косарева: «В то же время, несмотря на многие свои земные, человеческие качества, бобр считался «нижним» зверем – прежде всего из-за своего преимущественно водного образа жизни.  Водная стихия практически у всех сибирских народов ассоциировалась с Нижним миром»  (3). Трёхуровневая модель Универсума получила на онежских скалах подробное развитие. Бобры – выдры – налимы – водоплавающие птицы: с позиций своего времени мы могли бы сказать, что они напоминают нам о первостихии, в которой зародилась жизнь. Для нас – точное знание, для предков – несказуемое наитье: в них могла говорить буквально память крови, чей состав доселе хранит память первичного океана.

Лось и олень: в числе претендентов на роль тотемического предка человека – наряду с медведем – эти животные первенствовали среди северных народов.

Наше особое внимание должны привлечь петроглифы, отражающие загадочную, устойчиво проявляющуюся в тысячелетиях склонность наших пращуров к фантасмагорической – с позиций рассудочного знания – гибридизации: черты человека и лося контаминированы – нам явлен человеколось.

Подобные объекты – аналитическая философия называет их невозможными – ныне изучает криптозоология: полу-игра – полу-наука. В её рамках созданы интереснейшие классификации химер. Какие архетипы стоят за этими  двойственными существами? Ф.И. Гиренок видит в них «активные синтезы первобытного художника, сознающего различные типы превращений» (4).

Синтез!

Это любимый метод и у природы, и у человека.

От синтеза элементов в недрах звёзд – до синтеза искусств в дерзаниях ХХ века: амплитуда здесь беспредельна.

С понятием синтеза коррелирует понятие симбиоза.

Лишайник иногда называют растением-сфинксом. Это симбиотический организм: в нём осуществлён синтез гриба и лишайника. Становится всё более очевидным, что симбиогенезис – магистральный путь эволюции.

Человек продолжает эту линию в своём творчестве.

Как происходит передача эстафеты?

Нельзя исключить, что в бессознательное транслируется эволюционный опыт сочетания разнородного – и на основе этой матрицы человек формирует свои творческие приёмы.

Вот человеколось с копьём.

А вот с лунарным символом.

Полезно задать этим образам Бесова Носа расширенный географический контекст. На крайнем Севере – в стране саамов – с ними перекликается Мяндаш: наполовину олень – наполовину человек. А с Востока в поле сравнительного анализа спешат зайти поражающие своей экспрессией человеколоси пермяцкой земли. Сколь выразительны сульдэ! Так называемый звериный стиль получает в них резко своеобычную, ярчайшую вариацию.

Это разные эпохи – и разные регионы. Но очень вероятно, что данные феномены выросли на общем финно-угорском субстрате – отсюда поразительные параллелизмы.

Систематизировав богатейший материал, В.В. Чарнолуский пишет: «Приступим теперь к сопоставлению нашей легенды о Мяндаше с сюжетами бляшек пермского звериного стиля» (5). Учёный ищет связь между рекой Камой и Кольским полуостровом. Он пользуется методом билингвы – сопоставляет два языка: фольклорный и пластический. Разнесённость во времени и пространстве в данном случае не имеет значения.

Высвечиваются архетипы.

Сами по себе первообразы не эволюционируют – они вне времени; это знаки вечности. Очевидно, их проявление может быть как глобальным, так и локальным – когда просматривается приуроченность к определённому ареалу. Иногда кажется, что культуры как бы распределяют между собой освоение архетипов, избирательно сосредотачиваясь на разработке некоторых из них.

Человеколось архетипичен.

Мы вправе видеть в нём конкретизацию более общего архетипа –  назовём его так: би-существо.

Модификации идеи разнообразны – вспомним сфинксов и грифонов, кентавров и сиринов, русалок и гиппокампов. Человеколось входит в их число – он является своего рода прерогативой северных народов.

Размышляя об исследованиях В.В. Чарнолуского, В.А. Оборин утверждает: «Сопоставляя мотивы легенды о Мяндаше с сюжетами бляшек пермского звериного стиля, на которых изображены человеколоси, учёный пришёл к выводу, что и раньше в родственной финно-угорской среде племён Приуралья были распространены мифы, главным героем считался лось-тотем. Человеколось» (6).

Своеобразную поддержку мотивам Бесова Носа мы находим на Кольском полуострове среди петроглифов реки Поной.

Женщины, рожающие оленят – кто здесь должен выступить в качестве повитухи? Парадоксальный сюжет! И ведь какой трогательный, располагающий к доброму взгляду на мир.

Разделительная черта между человеком и природой снова стирается начисто.

Люди и животные трансформируются друг в друга.

До сих пор мы акцентировали внимание на привычной для нас эволюционной направленности в этих превращениях – от животного к человеку. Она совпадает с вектором тотемизма. Но возможен и обратный ход процессов. Это мы видим на скалах Поноя: потомки человека – опять животные. Схожая инверсия характерна и для действий шамана – он легко перевоплощается в любое сушество.

Амбивалентные превращения! К их истолкованию можно попытаться подобрать разные ключи.

 – Это память метемпсихоза?

 – Аллюзии филогенеза, причудливо преломившиеся в бессознательном?

 – Наконец, вполне актуальное и конкретное – осуществляющееся здесь и сейчас – оборотничество?

5. Ещё раз археологию поверим фольклором.

На этот раз обратимся к былине.

Алексей Петров с водлозерского Пилмас-острова вдохновенно пел старину о Дунае – обратим внимание на краски, используемые для создания портрета:

         Чёрны брови соболя заморскаго,

         Ясны очи сокола пролётнаго.

Брови соболиные, очи соколиные: в этих эпитетах слышится эхо тотемизма.

Тема оборотничества получила в былинах впечатляющую разработку.

На соседнем Кенозере Андрей Гусев возглашал от имени Маринки:

         Как захочу, так и поворочу,

         Обверну тебя во чисто поле серым волком.

         А нет, так во темны леса гнедым туром.

Мы цитирум записи А.Ф. Гильфердинга.

В д. Пога на Водлозере великий фольклорист услышал от Ивана Захарова неполный вариант былины «Вольга и Микула Селянинович». Это один из самых архаичных сюжетов – в нём ёмко звучит мотив оборотничества. Вот как его развивает Трофим Рябинин:

                   Похотелося Вольги да много мудростей:

Щукой-рыбою ходить Вольги во синих морях,

Птицей-соколом летать Вольги под оболоки,

Волком и рыскать во чистых полях.

Вольга – Волх – Олег Вещий: нынче доказано, что у этих персонажей общий источник – один прототип.

В Старой Ладоге мы можем постоять у легендарной могилы Олега Вещего.

Волхвование, кудесничество!

Не  аура ли варяжских заклятий стоит над Волхом из русской былины? Лучший её текст мы находим у Кирши Данилова. Он жил на Урале. Однако ещё Степан Иванович Гуляев (1805 – 1888)  уверенно говорил о севернорусских корнях былины (7). Процитируем её:

                   По саду, саду, по зелёному,

Ходила-гуляла молода княжна

Марфа Всеславьевна.

Она с каменя скочила на лютова на змея –

обвивается лютой змей

около чебота зелен сафьян,

около чулочика шёлкова,

хоботом бьёт по белу стегну.

Способность к оборотничеству – от союза человека со змеем.

Начинает отчётливо звучать хтоническая нота. В унисоне с ней прослушивается и нота осуждения язычества.

Вот весьма значимый для нас текст – «История о начале Русской земли  и о создании Новгорода» Тимофея Каменевича-Рвовского: «Старший же сын этого князя Словена Волхов, бесоугодник и чародей, ненавидящий людей, с помощью бесовских ухищрений стал колдовать и принял тогда облик лютого зверя, крокодила, и залёг он в той же реке Волхов, перегородив путь водный, и непокорных себе стал пожирать, а других хватать и топить» (8).

Оборотничество тут принимает зловещие оттенки. Однако в русском фольклоре – особенно в сказках – оно может иметь вполне нейтральные, абсолютно безобидные коннотации. Порой превалирует чисто игровое начало. Новизна и неожиданность метаморфоз: вот что теперь выходит на первый план. Всё больше осознаётся условность превращений. Но это – после: на заре культуры оборотничество выступает как несомненная реальность – причём жизненно важная, онтологически значимая.

6. Приведём ошеломительную цитату из А.Ф. Лосева:  «оборотничество есть чудо потому, что здесь эмпирическая жизнь личности совпала (по крайней мере до некоторой степени) с одной из сторон идеального состояния личности, а именно её вездеприсутствием и бесконечным разнообразием» (9).

Это апология оборотничества?

Кого-то может шокировать утверждение: «Раньше верили в оборотничество – вернее, имели опыт оборотничества» (10). Сказано без тени сомнения! Назвать убеждённость великого мыслителя анахронизмом? Или – как говаривали прежде – пережитком? Но он апеллирует к А. Эйнштейну: принцип относительности «снова делает мыслимым оборотничество» (11).

В лосевской философии оборотничества находит своё выражение максималистское понимание человека.

Идея Всего – идея Бога.

Но и человека – его подобия.

Это равномощные множества – несмотря на кажущуюся, по существу мнимую несоизмеримость.

Поставим рядом три великих понятия, введённых русской культурой: Всечеловек (Ф.М. Достоевский) – Всеединство (В.С. Соловьёв) – Всевмещение (Е.И. Рерих). Они важны для нашего контекста. А.Ф. Лосев хочет сказать: в человеке есть Всё – вся полнота бытия. Без вычетов! Оборотничество является одной из форм раскрытия этого прикровенного потенциала.

Это наше качество надо понимать без буквализма и натурализма. Но и не условно – не метафорически: А.Ф. Лосев говорит о реальном. Его мысль производит впечатление гиперболы. О человеке сказано экстремально – и будто бы с вызовом, эпатажем.

Какие аргументы мы можем сегодня привести в пользу А.Ф. Лосева?

Приступая к последовательному обсуждению этого вопроса, скажем без всякой категоричности – и однако со всей убеждённостью: мифология тотемизма имплицитно содержит в себе философию Всечеловека-Всеединства-Всевмещения – точнее, её стихийное, неотчётливое, имагинативное предвосхищение.

Образ оборотня с предельной экспрессией и полнотой выражает как сущность тотемизма, так и лосевскую установку. Мы ставим в один ряд разноуровневые явления? Но инвариант здесь очевиден. Он задаётся неисповедимыми глубинами бессознательного. Как можно определить личность в её идеальном – а потому бездонном, неисчерпаемом, инфинитном  – содержании?

Это Всеоборотень.

Или Сверх-Протей, Гипер-Протей!

7. Я.Э. Голосовкер  говорит о Протее: «это личина личин, как бы сама изменчивость» (12). Введём условное понятие протеизма. Так можно определить философию всепревращаемости. Тотальной и пермананентной всепревращаемости!

<…>

11. Для уразумения петроглифов мы использовали разные подходы.

Билингва переросла в полилингву.

Однако вернёмся к исходной методе: данные археологии поверяются данными этнографии.

Открыв Бесовы следки, А.М. Линевский едет в Пермь – среди экспонатов местного музея он тщится найти охотничьи снасти, сопоставимые  со структурами, выявленными среди петроглифов. Законный приём!

В.И. Равдоникас по сути использует ту же схему. Но только для сравнения теперь привлекаются солярные и лунарные знаки.

А.Я. Брюсов расширяет компаративистику – им движет желание обнаружить «параллели к тексту Эдды, которые, возможно, существуют на петроглифах Скандинавии» (33).

К.Д. Лаушкин действует в этом же  направлении – он опирается и на саамские сказки, и на руны «Калевалы». Приведём красивую цитату:  «Перед нашими глазами прошли два ряда мифологических образов. Один из них взят из Онежского святилища, другой – из лопарского фольклора. Параллелизм  рядов очевиден. Совпадения отдельных образов поражают» (34).

Как надо понимать эти действительно впечатляющие унисоны?

Думается, что преждевременно строить на их основе какие бы то ни было генетические линии – мы ничего не знаем об этносе, давшем миру авторов петроглифов.

Прямая преемственность – редчайший случай.

Примем вместо неё конвергенцию!

Это великий принцип.

Единство человечества видится в его свете по-новому.

Мы приходим к сходным решениям – мы проявляем общие архетипы – мы исповедуем близкие веры.

Для этого совсем не обязательно иметь единые корни. Точнее, их следует искать не на земле, а скорее в таких гипотетических сферах, как платонов мир идей.

Мы не знаем, откуда транслируются архетипы – но культуры резонируют на них, воплощая независимо друг от друга в разных эпохах и регионах.

С Бесова Носа видна вся Ойкумена.

(1). Имеются разные интерпретации средней фигуры в нашей триаде – этот вопрос мы обсудим отдельно. Предлагаемое прочтение принадлежит А.М. Жульникову (Жульников А.М. Петроглифы Карелии. Петрозаводск, 2006. С. 82).

(2). Цит. по: Леви-Брюль Л. Сверхъестественное в первобытном мышлении. М., 1937. С. 349.

(3). Косарев М.Ф. Основы языческого миропонимания. М., 2003. С. 61.

(4). Гиренок Ф.И. Аутография языка и сознания. М., 2010. С. 94.

(5). Чарнолуский В.В. Легенда об олене-человеке. М.. 1965. С. 104.

(6). Оборин В.А. Древнее искусство народов Прикамья. Пермь, 1976. С. 27.

(7). С.И. Гуляев.  О сибирских круговых песнях // Отечественные записки. 1839. Т.III. № 5. С. 53-72.

(8). Сказания Новгорода Великого. СПб., 2004. С. 51.

(9). Лосев А.Ф. Миф – Число – Сущность. М., 1994. С. 179.

(10). Там же. С. 21.

(11). Там же. С. 21 (выделено Лосевым – Ю.Л.).

(12). Голосовкер Я.Э. Логика мифа. М., 1987. С. 57.

(Продолжение следует)